У меня же тогда оно мимо глаз прошло. А слово-то какое! Абиэлу — семейный брак. Объединены два слова, как два верных человека, — аби (жизнь) и элу (помощь) — и какой глубокий смысл раскрывается в скучном юридическом термине «супружеская пара». Взаимопомощь ради жизни.

Спасибо тебе, Сережа, что вернул мне это слово, вернее — подарил. Теперь-то не забуду.

Многое, открывающееся мне здесь, останется в душе на всю оставшуюся жизнь. Может быть, в самом деле надо ставить человека в такие вот жесткие условия, чтобы научился он хотя бы думать о жизни. Видимо, бывает добрая жестокость, как это ни парадоксально.

Помнишь, я приводила слова Б. Рассела? Я часто к ним возвращалась, оценивая заново. Нет, не прав знаменитый англичанин. Только коллектив и способен разобраться в тех лежащих близко к сердцу интимных вещах, которые составляют колорит и саму ткань индивидуальной жизни. Только он, исходя из своего опыта, богатейшего опыта, может сделать обобщения и верные выводы. Только он. Человек один на один с собой бессилен. Даже себя понять бессилен.

Я пишу все это не потому, что знаю: письмо мое прочтут прежде, чем отправить тебе. Ни выслуживаться, ни тем паче обманывать не хочу. Я в самом деле поняла.

Нам в воскресенье крутили «Калину красную». Я этот фильм и раньше смотрела, на воле, и повесть читала. Только все иначе виделось, иные чувства и мысли вызывало. Главным было пожалуй простое любопытство. О Шукшине много говорили, хотелось не отстать. А прочла, в кино посмотрела — осталось в душе ощущение неудовлетворенности: чего человек наизнанку выворачивается, кому это нужно в наше время? Что мне было в Егоре? Казалось: на разных планетах живем. А теперь в нем свою жизнь увидела. И Нинка так сказала. Она впервые выступила на обсуждении. Я боялась, что опять ляпнет что-нибудь в своем духе. А она встала, пальцы в волнении крутит, щеки пунцовые, и голос высокий, срывающийся.

— Вы не смейтесь, я в Егоре себя увидела, хоть он и мужик. Одни у нас были дороги. Ох, куда они завести могут. Это ведь только случай, что до мокрого дела не дошло, до вышки. Все могло быть. А теперь вот, после колонии, можно новую жизнь начать. Не весь Егор проигрался, осталась в нем душа. И у меня осталась. Осталась.

Слезы у нее на глазах, и у многих женщин слезы. Даже у Керимовой глаза блестели. Неужто она так близко к сердцу наши судьбы принимает? Сентиментальной ведь ее не назовешь.

Ах, эти «Игори»! Сколько они судеб поломали. Да и сами мы хороши. Больно падки на горькие эти сладости. А скатишься, оглянешься назад — все бы переиначила в жизни, да поздно. Теперь только заново не грешить, подняться над самой собой.

Только не просто это.

Помнишь, я тебе о письмах из поселений рассказывала? Водку там одна кляла. Так вот — вернулась в колонию. Что-то там по пьяному делу натворила. «Как же ты сорвалась?» — спрашивают. А она с ухмылкой: «Видно, не перевоспиталась еще». Отсюда рвутся, а вырвутся — все заново начинают. Вот чего я боюсь.

Потому и хочется, чтобы прошлое заново болью вошло в сердце.

Потому и повесть твою с таким нетерпеньем жду. Это тоже прошлое — и твое, и мое — наше. Ты же огорчаешь меня. Как это можно — для себя? Не стоит на машинистку расходоваться? А может быть, стоит? Может быть, другим это тоже нужно? Вон сколько сразу вопросов. Меня вопросы преследуют, одолеваются — как ребенок: сто тысяч «почему»! Так почему же?

Написала, и вдруг мелькнула догадка (верно ли догадалась): это у тебя спор с Сапаром продолжается, в Нисе начатый, это тебе перед самим собой совестно хоть какую-нибудь корысть извлечь из своего влечения. Но какая же это корысть, если она добром для людей оборачивается? Вот — еще один вопрос. Не обижайся, пожалуйста. Вроде бы не мне тебя учить. Но право же, обидно за тебя. Вспомни притчу о зарытом в землю таланте. Не зарывай, отдай людям все, что имеешь.

Как твои восьмиклассницы? Смотри — не завали на экзамене.

Всего тебе наилучшего, дорогой мой человек.

Твоя Вера.

23 мая.

«На собрании совета отряда предложено ходатайствовать перед администрацией о присвоении осужденной Смирновой В. первой ступени исправления. Рада за нее, что подруги ей доверяют. Она действительно достойна получить индивидуальное звание „Кандидат в передовики труда и быта“».

(Из дневника индивидуальной воспитательной работы начальника 1 отряда лейтенанта Керимовой).

Из дневника осужденной Смирновой В.

«Я и не думала, что так сразу в моей жизни все переменится. Вдруг я стала иметь все, о чем и мечтать-то не могла, — машину, модные тряпки, цветной „телек“, самый совершенный „маг“. Пришел черед девчонкам сохнуть от зависти.

Летом мы укатили с Игорем, Сапаром и его подружкой (я так и не поняла, невестой она ему была, женой или просто так) на своей машине к Черному морю. Морской паром высадил нас в Баку, и мы покатили сначала по невзрачной, скудной, совсем, как у нас, равнине, а потом — по горным дорогам, обрамленным сказочным кавказским великолепием. И, глядя на эту красоту, понимая, что все вокруг — мое, для меня, для моей радости, я испытывала такое необыкновенное чувство, которое словами не берусь описать, а скажу только, что оно возвышает, наполняет уверенностью и постоянным ощущением вседоступности. У меня голова кружилась от счастья.

Мы отдыхали дикарями — раскинули палатку на берегу, купались до одури, загорали, весело было, беззаботно. И я все время думала, что предчувствия, возникшие весной на хребте „динозавра“, не обманули меня.

Но однажды меня внезапно охватил страх. Было это ранним утром. Я проснулась первой, все еще спали. Только-только развиднелось. Тихо было вокруг, один шелест волн доносился с берега.

Накануне мы привезли баранины, жарили шашлык, много пили, дурачились, плясали в одних купальниках при луне. И вдруг Игорь приказал негромко: „Стриптиз!“ Я не поняла, а он повторил так же властно. Глаза его были жестокими, требовательными, совсем не пьяными. Подружка Сапара, ее звали Майей, захлопала в ладоши и подхватила: „Стриптиз! Стриптиз! Громче музыку!“ Сапар включил магнитофон на полную мощность. Они с Игорем